Подкошенный сном
автобиографическая диамонолог
(полезно иногда с собой поговорить)

— Заходишь в метро. Тут всегда необычный воздух. С другой стороны, как под землей воздух может быть нормальный воздух?

— Да, а вот в этом переходе всегда слегка воняет вокзальной мочой и чем-то ещё, но так, слегка воняет, что даже чуть ли не приятно.

— А помнишь дальше поднялся по лестнице (нахрена они смели эскалатор?), усталый, но все-таки с приятным ощущением поцелуя на губах, который потом пытался сохранить дальше. Что может быть приятней поцелуя, который несешь с собой ещё как минимум час, а если поцелуй был утром, так может и весь день?

— А потом долго ехал в поезде, читал книжку, с приятным гудением в ногах.Было ещё достаточно времени до закрытия метро, и можно было не беспокоиться о пересадке на закрывающуюся станцию.

— А помнишь, начал думать про прошлое и будущее? Ну что, до чего додумался?

— В прошлом не увидел ничего такого, о чем можно было бы пожалеть, хотя пожалеть можно было бы о многом. Ничего ведь зря все-таки не происходит, как не пытайся себя убедить в обратном. Всё к лучшему. Или к худшему, но к обязательно к тому, что заслужил. Если ушёл, то всё равно ушёл вовремя. Вовремя для себя.

— А тоска? Куда делась твоя тоска, Глеб?

— Тоска... Тоска всегда со мной. Вот сейчас например тоска по поцелую, который до сих пор несу с собой, тоска по тому, что оставил его уже в прошлом.

— Не будем жалеть, ты же сам говорил...

— Да... Из метро вышел. Тепло, май, хорошо, темнеет. Скоро белые ночи. Студенты кругом с пивом и винами. Компании...

— Позавидовал?

— Может раньше бы позавидовал, а сейчас... Отчего-то слишком хорошо, чтобы завидовать.

— Сам будешь такой?

— Буду. Буду с ней за руку брести по грубо набитому камнем пространству города. Не хочу ни на какую природу, здесь, хочу здесь, я здесь хочу жить.

— И плакать белыми ночами?

— И это тоже. Этот город. Он тоже виноват. По-хорошему виноват, я ему благодарен. С ним тоскую, и из-за него на душе висит бесконечной ля грусть-гигантище, невидимый монстр, такой тонкий и родной, дорогой мой зверь, душегуб.

— А помнишь ты видел в метро мать и сына, которые просили милостыню.

— Помню. Странные они, просители. Тепло-то как на улице, а они стоят в куртках.

— А они заслужили ли такой жизни?

— Заслужили. Могу поспорить, что ещё и довольны ей. Правда приятная философия? Ведь по ней все должны быть внутренне довольны. И бомж, и последний алкаш (разве это не одно и то же?), и миллионер, и ещё фиг знает кто.

— То есть ты хочешь сказать, что ты доволен. Глеб, ты доволен? Всем? Это довольно странное для тебя состояние? Глеб, а депрессия, а склонность ко всем (черт их дери) видам девиантного поведения?

— Ну вечно ты такой. Не порти настроение. Заткнись пожалуйста. Можешь даже покурить.

— Тебе же тоже придется...

— Давай, я тоже хочу.

— Покурили?

— Покурили.

— Пойдем спать или ещё подумаем?

— Ой, Глеб, ладно нам думать, ещё успеется. Сам же знаешь: чем больше думаешь, тем несчастней становишься. Так что давай пойдем спать.

— Хорошо. Идем.

— Легли.

— Почему не спим? Пять минуток, как всегда?

— Поставим приятную и умную музычку и заснем.

— Не спится.

— Я вот думаю: а когда ты с ней, куда деваюсь я?

— А это точно не ты?

— Да ты псих, точно. И я тоже.

— Когда она рядом, всегда остается что-то одно. Наверное мы оба разом.

— А если она будет рядом всегда?

— Значит тебя не положут в психушку.

— То есть нас.

— Спи. Спокойной ночи.

— Угу.